Alexander Pushkin

Не продается вдохновенье,
Но можно рукопись продать.

O flowers, country, love, inaction,
O fields! I am your devotee!
I always note with satisfaction
Onegin’s difference from me,
Lest somewhere a sarcastic reader
Or publisher or such-like breeder
Of complicated calumny
Discerns my physiognomy
And shamelessly repeats the fable
That I have crudely versified
Myself like Byron, bard of pride,
As if we were no longer able
To write a poem and discuss
A subject not concerning us.

Cantó el amor, y el canto suyo
era tan límpido y puro
como el pensar de una doncella,
como los sueños de un niño,
como la luna en los cielos,
nocturna diosa indolente
de los misterios y suspiros.

Cantó el dolor y el olvido,
cantó las rosas y las brumas,
cantó lejanas tierras donde
sus lágrimas se derramaban
en la soledad; cantó asimismo
marchitas flores de la vida
teniendo apenas dieciocho.

...oamenii, nefiind niciodată mulțumiți de prezent, și învățând să aibă puține speranțe în viitor, înfrumusețează cu toate florile închipuirii tot ce a trecut și nu se mai întoarce.

Recalling former years’ romances,
Recalling love that time enhances,
With tenderness, with not a care,
Alive, at liberty once more,
We drank, in mute intoxication,
The breath of the indulgent night!
Just as a sleepy convict might
Be carried from incarceration
Into a greenwood, so were we
Borne to our youth by reverie.

Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потопленные луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года;
Синея блещут небеса.
Еще прозрачные, леса
Как будто пухом зеленеют.
Пчела за данью полевой
Летит из кельи восковой.
Долины сохнут и пестреют;
Стада шумят, и соловей
Уж пел в безмолвии ночей.

Whom then to love? Whom to have faith in?
Who can there be who won’t betray?
Who’ll judge a deed or disputation
Obligingly by what we say?
Who’ll not bestrew our path with slander?
Who’ll cosset us with care and candour?
Oh, ineffectual phantom seeker
You waste your energy in vain:
Love your own self, be your own man,
My worthy, venerable reader!
A worthwhile object: surely who
Could be more lovable than you?

But flaming youth in all it's madness
Keeps nothing of its heart concealed:
It's loves and hates, its joys and sadness,
Are babbled out and soon revealed.

No one who's lived and known reflection
Could help but scorn the human host.
No one who's sampled life's complexion
Could fail to fear his dead past's ghost.

Любви все возрасты покорны;
Но юным, девственным сердцам
Ее порывы благотворны,
Как бури вешние полям

And thus they aged, as do all mortals.
Until at last the husband found
That death had opened wide its portals,
Through which he entered, newly crowned.

Знам, дами недостъпни има,
далеч от страстите, шума,
студени, чисти като зима,
непостижими за ума — такива модни и надменни,
със добродетели вродени.
Признавам, че от тях странях,
че на челата им четях
на ада надписа ужасен:
„Надежда всяка остави“.

Чем меньше женщину мы любим, Тем легче нравимся мы ей И тем ее вернее губим Средь обольстительных сетей.

"قال بوشكين فى قصيدته "إلى شادَييف"ـ

ومادامت شعلة الحرية تحيا فينا،
وما دمنا قد سرنا وراء صوت الشرف.
فلنمنح روسيا ،يا رفاق،
أرواحنا كاملة بلا نقصان.

أيها الصديق المخلص:

السماء الساهرة تبشر بفجر المعجزة
لسوف تنهض روسيا من نومها الطويل،
وفيما تحطم الطغيان،نافدة الصبر،
ستحفر اسماءنا على أنقاضه!ـ"

Кто жил и мыслил, тот не может В душе не презирать людей;